«На самом деле Советских Союзов было как минимум три»

После романа «Тобол» Алексей Иванов решил вернуться из XVIII века в XX и написал книжку «Пищеблок». Новый роман вышел одновременно с сериалом «Ненастье», который Сергей Урсуляк снял по одноименной книге Иванова. Кстати, сериал писателю очень понравился — в том числе и потому, что «действие там развивается достаточно близко к роману».

Советских Союзов было три

— Ваш новый роман не похож на предыдущий.

— Действие «Пищеблока» развивается в 80-м олимпийском году в маленьком пионерлагере на берегу Волги под Куйбышевом. Среди обычных детских проделок, дружбы, ссор и влюбленностей герои романа — пионер Валерка и вожатый Игорь Саныч — замечают странность: некоторые ребята становятся очень уж правильными, живут как по писаному — прямо юные строители коммунизма, но оказывается, что это вампиры.

Поскольку они мертвые, они не могут жить живой человеческой жизнью с ее эмоциями, бестолковщиной и нелогичностью. Чтобы вписаться в мир людей, вампиры пользуются шаблонами, выработанными идеологией. Они соблюдают все пионерские правила, а советские символы для них имеют магическую силу. Красный галстук — оберег от солнечного света. Пятиконечная звезда — сатанинская пентаграмма. Серп означает фазу Луны, когда вампира можно убить, а молот означает молоток, которым в вампира забивают осиновый кол.

При этом мальчик Валерка по-настоящему верит в советские идеалы. И он вступает в борьбу не потому, что вампиры пьют кровь, а потому, что извращают идеалы. Моя книга не жанровый роман и не постмодернистский, она следует в русле традиционной психологической прозы.

— У вас есть ностальгия по Советскому Союзу?

— Видите ли, на самом деле Советских Союзов было как минимум три. Один — солнечная страна детства, которую вспоминают с нежностью. Второй — социальное государство, в меру сил заботившееся о своих гражданах. Третий — идеологическая машина, подавляющая свободу личности. У меня есть ностальгия по детству, я уважаю социальные достижения государства, но категорически против идеологического прессинга. Я считаю, что идеология — вещь умозрительная, она мешает естественному развитию жизни. И совершенно неприемлемо ее насильственное насаждение в обществе. Говоря упрощенно, если в романе слово «вампиризм» заменить словом «идеология», то будет ясно, о чем «Пищеблок».

Предпочитаю затыкать фонтан

— При этом многие ваши коллеги-писатели по мере сил борются с мертвечиной пропаганды, выступают в радиоэфирах, пишут статьи. Почему вы этого не делаете?

— Я считаю, что надо фильтровать свое присутствие в медиа. Не стоит высказываться по всем поводам, по которым имеешь свое мнение. Говорить следует только о том, в чем ты компетентен. Если твое мнение — кухонное, то и высказывать его надо на кухне. Как писал Козьма Прутков, «если у тебя есть фонтан, заткни его». Я предпочитаю затыкать фонтан.

«Времена не похожи друг на друга, иначе и не было бы истории человечества. Есть вечные вопросы, но их наличие не означает, что времена повторяются». Фото uraman.org

— Мы с вами сидим в кафе, это почти что на кухне. Скажете, что думаете о нашем сегодня?

— Думаю, что все достаточно печально и перспективы безрадостные. Нашему обществу нужны реформы. Надо доделывать то, что осталось недоделанным в девяностые. Если мы хотим жить в изоляции на острове, то можно продолжать обзывать весь мир и считать себя лучше всех. А если мы хотим быть интегрированы в мировые процессы и влиять на историю, то нам нужно считаться с окружающими и искать пути входа в общее течение жизни.

— Готовя материалы для книг, вы много ездите по стране. Что вас больше всего потрясает и на какое время из прошлого похоже наше настоящее?

— Времена не похожи друг на друга, иначе и не было бы истории человечества. Есть вечные вопросы, но их наличие не означает, что времена повторяются. И в России меня удивляет согласие людей на убогую жизнь. Нежелание жить лучше даже с тем ресурсом, который имеется. Нежелание требовать других условий управления.

— Ладно. В вашей книге советские идеалы — это мертвечина, но вы же новых не предлагаете. А без идеалов невозможно жить. Просто скучно.

— Не надо придумывать новые доморощенные идеалы. Мы не первые люди на этой земле. Идеалы сформулированы еще Евангелиями. И они, так сказать, являются функцией от естественной жизни. Когда человек живет свободно, он понимает, что убивать, воровать и воздвигать себе кумиров — нехорошо, неправильно. Когда свободы нет, то идеалы становятся функцией от насилия, а его основной производитель — государство. Государственные идеалы вступают в конфликт с повседневной жизнью, и жизнь потихоньку размывает их. Пока власть не признает нежизнеспособность идеалов, они остаются в обществе в виде мертвого хлама, который рано или поздно достается вампирам, то есть догматикам.

— Мединский — вампир?

— Я так не стану говорить.

— Хорошо. Просто он как-то сказал: если вы хотите разрушать идеалы, предложите взамен что-то другое. Народу нужны вдохновляющие его мифы, идеализация истории. Он прав?

— В этом споре не правы обе стороны. Не надо путать мифы и идеалы. Не надо вытеснять грубый быт возвышенной идеализацией, и наоборот. Возьмем для примера пресловутую историю с героями-панфиловцами. Единый патриотический порыв панфиловцев — миф. Но пускай этого порыва не было, подвиг во имя Родины все равно был: развенчание мифа не умаляет идеал.

Любое событие существует на разных информационных уровнях. Обычные солдаты, которым ничего не объясняли, которые ничего не выбирали и больше всего хотели просто выжить, а для этого отчаянно подбивали немецкие танки, сколько уж получилось, — это бытовой уровень. Малое воинское подразделение, которое ценой жизни сорвало наступление врага на стратегическом направлении, — другой уровень, исторический. Гранитные великаны, нерушимо вставшие на пути мирового зла, — третий уровень, мифологический. Когда мы в угоду своим убеждениям отсекаем какой-либо один уровень, мы искажаем правду.

Тот, кто видит только быт, и тот, кто видит только миф, — одинаково одноглазы. Странно встречать такое непонимание у представителей культуры, в которой есть «Дожить до рассвета», «Горячий снег» и «А зори здесь тихие».

Ни с кем не имею отношений

— Алексей, а кто вы сами в «Пищеблоке»? Вы мальчик Валерка или вы Игорь Саныч?

— В «Пищеблоке» мне ближе всего Валерка. В детстве я был примерно таким же, хотя и не столь боеспособным. Вожатый Игорь — обычный молодой человек, которому хочется жить интересно. Он мечтает путешествовать по всему миру, ловить снежного человека, нырять к Атлантиде, изучать пирамиды, ему скучно валить тайгу ради Байкало-Амурской магистрали. Игорю тесно в советской действительности. А Валерке не тесно. Он верит в советские идеалы, настойчиво ищет их вокруг себя. Игорь вступает в борьбу с вампиром по личным мотивам: спасает девушку. Валерка сражается с вампиром, потому что тот оскверняет идеалы. Такие люди, как Игорь, — здоровая, но инертная база нации. Такие, как Валерка, — двигатели истории, пассионарии.

«Мальчик Валерка по-настоящему верит в советские идеалы. И он вступает в борьбу не потому, что вампиры пьют кровь, а потому, что извращают идеалы. Моя книга не жанровый роман и не постмодернистский, она следует в русле традиционной психологической прозы». Фото book24.ru

— Но вы, то есть он, стал вампиром в конце романа. В борьбе со злом он сам стал злом — все как в жизни.

— Спасибо за оговорку в мой адрес. Что ж, идеалисты часто становятся догматиками, то есть вампирами. Увы. Но для своего Валерки в финале романа я оставил зацепочку — возможность избавиться от вампирства. Однако в целом для общества важнее быть таким, как Игорь, а не таким, как Валерка.

— Есть ли у вас литературный соперник, чьи произведения побуждают вас написать книгу лучше, круче, интереснее? Притом что вы не общаетесь с другими писателями, не входите в писательскую тусовку.

— Любая художественная среда, и в том числе литературная, очень конкурентна. Здесь все со всеми соперничают. Мало кто упускает возможность намочить другому тапки. Это, к сожалению, норма. Я ни с кем не имею личных отношений, потому особенно и не ссорюсь. И современной литературы читаю мало, так как нет времени: почти все мое чтение — по теме моей работы. Но, конечно, порой случаются исключения.

Если чужой роман производит впечатление, то я воспринимаю его как некий воодушевляющий вызов. Я не ревную к творческой победе. Мне не хочется затаптывать ее критикой, мне хочется написать по-своему и лучше. Такими стимулами для меня были «День опричника» и «Петровы в гриппе». Но настоящую белую зависть я испытываю к современному нон-фикшену. Последний по времени объект моей зависти — книга «Деревянные пушки Китая» Алексея Волынца.

Иди лесом

— Вы как-то сказали, что Умберто Эко, Маркес, Зюскинд и Фаулз — лидеры нынешней литературной ситуации. Что это за ситуация?

— Это титаны ХХ века, разработавшие новый способ отображения реальности. Обобщенно мы называем его постмодернизмом. В конечном итоге из него родился формат драматического сериала, который сейчас в мейнстриме является главным форматом художественного произведения — и для кинематографа, и для литературы.

— Вы пишете очень подробно и зрелищно: читаешь — и в голове крутится кино. Насколько вы при написании книги ориентируетесь на ее будущую экранизацию? Притом что все ваши книги экранизированы.

— Экранизированы далеко не все мои романы. И я никоим образом не ориентируюсь на возможную экранизацию. Киношники проявляют ко мне интерес не из-за «картинки», которая встает за текстом. Я приверженец сильной драматургии, а фильмам нужны сюжеты. В моих романах есть то, что можно снимать, то есть правильное действие, и есть то, что можно играть, то есть яркие характеры.

Что же касается «картинки», то она для читателей, а не для режиссеров. Режиссеру нужен сухой сценарий, который он хочет наполнить зрелищностью сам, и подсказки писателя ему только мешают. Так что считать визуальность моих романов неким приглашением для киношников — наивно. По образованию я искусствовед, «картинка» — моя профессиональная сфера, и сам я очень люблю фактуру. Когда работаю, одной рукой пишу, а другой шарю в интернете в поисках фактуры, чтобы наглядно представлять, как выглядела стрельба из пушки в XVIII веке или посадка вертолета в Афганистане.

«Киношники проявляют ко мне интерес не из-за «картинки», которая встает за текстом. Я приверженец сильной драматургии, а фильмам нужны сюжеты. В моих романах есть то, что можно снимать, то есть правильное действие, и есть то, что можно играть, то есть яркие характеры». Фото 1tv.com

— Вы не считаете, что сейчас самое время перековываться из романистов в сценаристы?

— У меня нет горячего желания заниматься сценариями. Мне не нравится положение сценаристов в современной российской киноиндустрии. Сценарист — фигура подчиненная, с ним водятся только до того момента, как он доделает свою работу. А потом он уже не нужен — иди лесом, что называется. И режиссер берется сам переписывать сценарий. После этого зачастую от работы сценариста остаются только рожки да ножки, да еще стыд за нелепое кино.

— Алексей, а какие-то слова из ваших книг перешли в народный язык?

— Не уверен, что я придумал какие-то особые слова, выражения или лексические формулы. Хотя, впрочем, «Гугл» в строке поиска сам дописывает «горнозаводская цивилизация» или «пиксельное мышление». Видимо, люди пользуются этими словосочетаниями.

Мы опять сотворили кумира

— Вы почему-то считаете главной проблемой в нашей стране не отсутствие свободы, не коррупцию, а соцсети. Соцсети — это зло, по-вашему?

— Отсутствие свободы и коррупция — огромные беды нашей страны, и об этом я говорил много-много раз. Но с ними все понятно. Для России эти беды вообще, похоже, вечные. Однако когда меня спрашивают о дне сегодняшнем, именно о нем, я называю проблему соцсетей. Да, интернет — одно из величайших изобретений человечества, и соцсети — квинтэссенция формата web 2.0. Они преобразуют наше общество — а мы этого не замечаем. Скажем, общество сейчас становится не набором гражданских институтов вроде партий, союзов или движений, а набором комьюнити, в которых люди объединены вовсе не идеологией, а способами самовыражения, и проектирование общественной жизни в устаревших гражданских формах сейчас неэффективно.

Соцсети — новый способ коммуникации, неведомый ХХ веку, — продуцируют и новые ценности. Когда они выходят в реальность, создается угроза культуре, а другой культуры, более подходящей для этой ситуации, у нас нет. Проще говоря, когда в реальной жизни мы начинаем жить по законам соцсетей, наша жизнь разрушается. Можно сколько угодно воспевать соцсети, но это явление амбивалентно, как и любое другое. А для людей соцсети почему-то кажутся благодатнее Нагорной проповеди: никаких сомнений в их пользе.

— Но соцсети не заставляют вас жить по их законам. Вы разве живете по законам соцсетей?

— По законам соцсетей начинает жить все общество, соответственно и каждый его член, значит, и я тоже.

Скажем, в соцсетях нет ответственности за слова. Не надо приводить примеры про срок за распространение мема. Это крохотная доля процента ответственности, причем политически ангажированная.

Представьте, что вы спросили у френдов, какое лекарство вам выпить при головной боли, и вам посоветовали мышьяк: вы съели его и умерли. Разве кто-то ответит за роковой совет? Никто. Люди не несут ответственности за повсеместные оскорбления, ложь, клевету и даже убийственную некомпетентность. А ответственность за свои слова — социальная норма. Привычное нам общество не может существовать, если его члены не отвечают за свои слова.

«Соцсети — квинтэссенция формата web 2.0. Они преобразуют наше общество — а мы этого не замечаем. Скажем, общество сейчас становится не набором гражданских институтов вроде партий, союзов или движений, а набором комьюнити, в которых люди объединены вовсе не идеологией, а способами самовыражения». Фото Салавата Камалетдинова (tatar-inform.ru)

Другой пример: соцсети анонимны. Конечно, люди могут указывать свои настоящие фамилии, адреса и даже профессии, но эти данные не прошли общественный контроль. Врач в больнице прошел его, потому и занимает свой пост, а доктор медицины из соцсетей вполне может оказаться автослесарем. А мы слушаем его совет выпить мышьяк от головной боли и доверяем ему жизнь.

Конечно, байка про мышьяк — утрирование. Но принцип понятен. Уже очень многие вещи в жизни определяются соцсетями. Соцсети формируют нашу картину мира. Люди с неведомой нам компетенцией и без всякой ответственности поясняют нам вопросы медицины, педагогики, экономики, культуры и политики. Некие неизвестные блогеры становятся экспертами и консультантами даже «официальных» новостей уважаемых СМИ. Ситуация, когда хорошо подвешенный язык важнее мозга, обретает легитимность. И мы теряем адекватность вызовам времени. Принимаем ошибочные решения.

Такое положение вещей не просто дезориентирует нас. Оно в принципе делает ориентацию невозможной. И культура на этом заканчивается. Там, где все равны, анонимны и безответственны, правит только эго. И соцсети транслируют в реальную жизнь культ эго. Литература, кино, театр или политика не транслируют культа эго, но как общественная коммуникация они уже уступили первенство соцсетям. Самовыразиться, то есть предъявить понты, уже важнее, чем вылечить, научить, построить и вообще сделать дело. И это считается правильным. Благодаря соцсетям «пирамида Маслоу» получила инструмент не только для личного, но и для социального воплощения в действительность.

Так что проблема не в соцсетях, а в нас самих, опять сотворивших себе кумира. А кумиры требуют жертв.

Материал вышел в издании «Собеседник» №46-2018 под заголовком «Алексей Иванов: Удивляет согласие людей на убогую жизнь».