«Актеры, правьте ремесло!»
В Качаловском театре прошли премьерные показы «Леса» Островского
Почти сразу после завершения Качаловского фестиваля в главном русском театре республики новое событие — премьера спектакля «Лес» по пьесе А.Н. Островского в постановке режиссера из Санкт-Петербурга Игоря Коняева. Подробности — в материале «Реального времени».
Не совсем Мейерхольд
Когда Игорь Коняев начал репетировать в Качаловском театре «Лес» Островского — одну из самых сложных по структуре пьес драматурга, в воздухе витало сравнение со знаменитой постановкой Всеволода Мейерхольда, премьера которой состоялась в 1924 году. Такой прогноз был вполне оправдан, потому что, судя по предыдущей постановке Коняева на казанской сцене, а это было «Укрощение строптивой» Шекспира, режиссер явно тяготеет к яркой, зрелищной форме и для него некоторая доля эклектики в спектакле — это не проявление плохого вкуса, а художественный прием.
Но нет. Со спектаклем Всеволода Эмильевича параллелей практически нет, да и просто есть смысловые расхождения. Главной героиней «Леса» у Мейерхольда была Аксюша, которую играла Зинаида Райх, смысл спектакля был в революционном бунте героини против «классово чуждой» помещицы Гурмыжской. Именно такой спектакль был возможен и нужен в первое десятилетие новой власти.
Спектакль Коняева иной. Его главный герой — трагик Несчастливцев (Илья Славутский), и это постановка о нежности, любви и благородстве людей театра, столь любимых и уважаемых самим Островским, не случайно актеры — частые персонажи его пьес. И, словно в благодарность актерам, режиссер так выстраивает каждый образ в спектакле, дает такую возможность радостно импровизировать, что эта актерская свобода как будто льется в зал.
«Лес» — это своего рода гимн артистам, с которыми в то время, когда писалась пьеса, можно было не здороваться на улице, даже будучи знакомыми с ними, и которых порой хоронили за кладбищенской оградой. Но люди эти привносили в российскую жизнь подлинные чувства, они зажигали сердца зрителей и, являясь лицедеями, могли сохранить в своих душах кристальную чистоту и искренность. Таков Геннадий Несчастливцев в качаловском спектакле.
Коняев словно выстраивает театр в театре. Действие начинается в зрительном зале при закрытом занавесе, когда появляется лакей Карп (очень достойная работа Геннадия Прыткова). Начать спектакль при закрытом занавесе и присвоить спектаклю пространство зрительного зала — прием, конечно, не новый, но в данном случае он точно работает.
Мы, сидящие в зале, не просто зрители, но и некотором роде публика тех спектаклей, что будут разыгрывать друг перед другом персонажи постановки. То есть в «Лесе» по Коняеву есть Артисты, благородные персонажи, пусть и маргинализированные, а есть комедианты, хотя они вроде бы и принадлежат к первому сословию. Внешнее и социальное не совпадает с внутренней сущностью.
Сценография «Леса» (ее автор главный художник театра Александр Патраков) лаконична и условна — две зеленые (лес же!) раздвигающиеся конструкции со ступеньками, свисающие с потолка перевернутые елки. Сцену тоже обрамляет некий условный «занавес». Позже возникнут элементы площадного театра — голубая ткань, символизирующая водную гладь, когда помещица Гурмыжская (Светлана Романова) удит рыбу, лодка на колесиках, бутафорские тарелки с яствами. Костюмы персонажей (художник по костюмам Ирина Цветкова) тоже суперусловны и где-то даже нарочито на грани китча. Но опять-таки этот китч запланирован режиссером, это художественный ход, и в этом есть элемент игры.
Это не касается трех персонажей: Аксюши (Славяна Кощеева), ее возлюбленного Петра (Александр Малинин) — их любовная история не игра, там все всерьез, и Несчастливцева, его костюмы просто театральны, ведь перед нами трагик, человек театра как-никак. Он должен быть одет ярко и необычно.
Акт первый: все это было бы смешно
В «Лесе» Коняева выстроены очень сложные стилистические конструкции. Любовная линия Аксюши и Петра словно восходит к народной комедии, лубку, где все страдания вроде бы всерьез, но некоторым образом преувеличено театральны. Линия Гурмыжской и Буланова (Алексей Захаров) и примыкающие к ней персонажи Восьмибратов (Михаил Галицкий), Улита (Эльза Фардеева), Бодаев (Илья Скрябин) и Милонов (Виктор Шестаков) — это сатира резкая, злая, переходящая в гротеск.
И, наконец, два как бы стоящих особняком персонажа — Геннадий Несчастливцев и Аркадий Счастливцев (Марат Голубев). Илья Славутский — Несчастливцев — это возвышенный романтизм, приправленный толикой иронии и горечи. Трагик Несчастливцев в седом парике и цилиндре появляется в первом акте под зловещую музыку и в клубах дыма, как некий персонаж из фильмов фэнтези. Но есть в нем какое-то внутреннее благородство, какая-то боль. Марат Голубев — Счастливцев — это комичность со слезами на глазах.
Первый акт «Леса» — буйство режиссерских придумок, неожиданных, иногда на грани фола, ходов, гэгов, разностильной музыки, опять-таки нарочито эклектичной (сказывается пребывание постановщика в Театре оперетты в качестве главного режиссера), все это в диапазоне от Баха, Бетховена до Верки Сердючки. У Островского масса остроумных реплик и ситуаций, и все они укрупняются и подаются выпукло и смешно.
Первое появление Гурмыжской — уже шок. Стихия игры, буффа, в которые Светлана Романова вовлекает и партнеров, и зрителей, где филигранно отточены все реплики, где есть и сарказм по отношению к играемому персонажу и даже некое сострадание. Романова-Гурмыжская в рыжем парике, с наклеенными ресницами — это клоунесса, то есть высшее проявление актерства, когда есть свобода и есть божественная органичность.
Акт второй: когда бы не было так грустно
Атмосфера игры, импровизации повторяется и во втором акте. Но что-то неуловимо меняется в спектакле. Дело идет к развязке, когда маски будут сорваны. Буланов начинает руководить домом, Гурмыжская перестает играть по отношению к Аксюше заботливую родственницу, обматывая ей шею длинной косой как удавкой — выразительный жест, Счастливцев между делом «сдает» Несчастливцева.
Несчастливцев-Славутский из той породы актеров, когда маска как бы становится лицом, играя на сцене, он не может перестать играть и в жизни, поэтому речи его выспренно-театральны. Но как-то подспудно возникает ощущение, что, играя в жизни, этот действительно не очень удачливый, видевший множество тяжелого в жизни человек просто скрывает за маской свое подлинное лицо — доброе и искреннее. Похоже, что он считает это слабостью.
Его порыв отдать последние деньги Аксюше на приданое и таким образом устроить жизнь и ее, и Петра, — это естественное для него состояние. И когда два сноба — Милонов и Бодаев (респект за чистоту стиля и Шестакову, и особенно Скрябину) отказываются пожать трагику руку, он просто этого не замечает. Он выше этих обитателей «леса», дремучего и темного.
Действительно, «лес» вокруг. И слуги Гурмыжской ходят то и дело в костюмах медведей, и обитатели его подобны диким зверям, которые могут загрызть ближнего — как Восьмибратов дурачит Гурмыжскую при купле-продаже, как Буланов скоро отстранит помещицу от дел и сам завладеет капиталами. «Все промотает», — бросает вслед Буланову Бодаев, и мы не сомневаемся, что он прав. Темная чащоба, куда не проникает свет милосердия. Какая уж тут комедия… Наш сарказм по отношению одних персонажей сменяются состраданием к другим. Даже к Гурмыжской, которая сама загнала себя в эту ситуацию.
Выбираются из «леса» четверо — Аксюша, Петр, Счастливцев и Несчастливцев. Выбираются с помощью последнего. Который пойдет из Вологды в Керчь, а потом из Керчи в Вологду. Туда, где оскорбленному есть чувству уголок. Несчастливцев, каким играет его Илья Славутский, выдержит. У него есть Театр, иллюзорный мир, эта кафедра, «с которой можно много сказать миру добра». Иногда иллюзия бывает реальнее правды и человечнее ее.