«Талант и известность вас не уберегут, даже если вы лояльны власти, поэтому бояться должны все»

Цензура в России запрещена, но ею занимаются все. Вплоть до таможенников

— Марат Александрович, в связи со скандалом вокруг фильма «Праздник» о встрече Нового года в семье номенклатурного работника в блокадном Ленинграде вновь зазвучали разговоры о необходимости цензуры в искусстве. А может, цензура у нас все-таки уже давно есть?

— Цензура в кино была всегда. И, кстати, законная цензура — когда тем же фильмам выдают или не выдают прокатное удостоверение, оказывается куда лучше нынешней ситуации. У нас сейчас цензура запрещена, но на этом фоне цензурой занимаются все — мы отправляем выставку в дрезденскую галерею, таможенник проверяет, соответствует ли документ картинам, видит на работе группы «Синие носы» непочтительное изображение президента и решает, что такую картину он за границу выпускать не будет, то есть производит акт цензуры. Или, к примеру, Госдума решает запретить Большому театру оперу «Дети Розенталя» или мою выставку «Россия 2». Поэтому проблема — не узаконенная цензура, а когда цензурой занимаются все — Дума, администрация президента или церковь.

Что касается фильма «Праздник», то здесь я хочу сказать, что есть такое правило: в искусстве нет запретных тем. Да, может быть запрещено конкретное произведение — если оно, допустим, призывает к насилию или еще к чему-то преступному. Но если хотят запретить произведение из-за определенной темы, скажем, из-за темы царя и его любовницы, то такой запрет негативный: все-таки роман государя и балерины — это не самая страшная вещь, которая могла происходить в нашей стране.

— Как разумно противостоять неумным запретам в киноискусстве, в других видах искусства? И можно ли победить в этом противостоянии?

— Да у нас бизнес «чморят», прессу запрещают — и чтобы искусство было без цензуры? Такого не может получиться. То, что сейчас происходит в искусстве, происходит и в других сферах — это не какая-то особая болезнь, связанная только с искусством. Просто люди искусства, как люди свободные, являются первыми жертвами этого запретительного ража. Как избежать запретов? Нужна нормальная культурная политика, в обществе должно быть понимание того, что искусство в целом не может быть одним, общим — оно разное, для разных групп, искусство не универсально, а уникально. Если у одной музыкальной группы всего лишь 200 почитателей, а не миллион, это не значит, что это плохая музыкальная группа — это значит, что она работает на эту аудиторию. Поэтому в обществе должно быть понимание того, что гораздо проще, условно говоря, обозначить места, где написано «С детьми не ходить!» или «Если боитесь оскорбиться — сюда не ходите!», и тогда вообще можно ничего не запрещать и в то же время соблюдать все общественные правила.

«Что касается фильма «Праздник», то здесь я хочу сказать, что есть такое правило: в искусстве нет запретных тем. Да, может быть запрещено конкретное произведение — если оно, допустим, призывает к насилию или еще к чему-то преступному. Но если хотят запретить произведение из-за определенной темы — скажем, из-за темы царя и его любовницы, то такой запрет негативный». Фото facebook.com/andrey.plahov.7

В мире прекрасно работает сегментирование культуры, то есть когда разные институции предназначены для разной аудитории, и если вы считаете, что какая-то широкая аудитория к такому-то фильму в кинотеатре не готова, то вы его поставите в 12 часов ночи, или когда вы делаете выставку в музее, вы ставите значок «18+». Я делал выставку в Лондоне и там в галерее тоже поставили «18+» над одним из залов — над залом Олега Кулика. То есть никто мне не пытался говорить, что, мол, это нельзя, а это можно.

— Тут Дмитрий Киселев сказал, что людям искусства нужно соблюдать и меру в самовыражении — мол, оно у нас переступает грань… Не отдает ли и это цензурой?

— Художник же всегда фильтрует себя, является цензором самого себя, он смотрит, чтобы его творение не было пошло, вторично. И мой отец, драматург Александр Гельман, говорил, что этот отбор — это половина работы. Полработы — это что-то создать, а еще полработы — это отказаться от чего-то. Но внутренняя редактура и внешняя цензура формально бывают сильно похожи. Представим себе редакцию журнала, где главный редактор говорит: «Материал не пойдет» из-за того, что он неинтересен, вне концепции журнала, неактуален — это одно. Но когда об этом материале начинает говорить администрация президента: «Этот материал не пойдет!», — это уже цензура и уже невозможная ситуация. И этот нюанс очень важен! Поэтому разговоры о том, что у автора должна быть внутренняя цензура — это разговоры в пользу бедных. Автор сам разберется, ему не нужен Дмитрий Киселев, чтобы с его маленькими мозгами подсказывать.

У авторов есть внутренний процесс, а внешняя цензура — это зло, и часто цензура на произведения превращается в цензуру на имена, появляются «черные списки» и так далее. А цензура толкает художника туда, где нет цензуры — к примеру, Владимир Сорокин живет в Берлине, Акунин живет в Англии, Улицкая живет в Италии.

— И все-таки, каково ваше мнение — можно о блокадном Ленинграде снимать комедию?

— Блокадный Ленинград — это тема тонкая, и к ней надо относиться деликатно, но, повторюсь, запретных тем не бывает. Бывает, что сделано плохо или вызывающе, но, может быть, фильм сделан очень ярко и деликатно по отношению к теме. Даже если бы я увидел фильм и мне бы он очень сильно не понравился, то моим мнением было бы не запретить его, а не ходить на него.

«Разговоры о том, что у автора должна быть внутренняя цензура — это разговоры в пользу бедных. Автор сам разберется, ему не нужен Дмитрий Киселев, чтобы с его маленькими мозгами подсказывать». Фото russia.tv

«Путин показал, что бояться должны все, а не только те, кто ходит на митинги оппозиции»

— В ближайшие дни начнется суд о хищении бюджетных средств по делу «Седьмой студии», в частности над режиссером Кириллом Серебренниковым. Многие общественники, актеры говорили, что дело тут не в хищениях, а в том, чтобы напугать людей искусства, чтобы они шли по той линии, которая угодна вышестоящему начальству. А может, зря волнуются ваши коллеги, и все дело действительно в хищениях и нет тут политической подоплеки?

— Не соглашусь с вами. Путин — не Сталин: при Сталине были репрессии, и мы могли сказать, что врачей или художников сажали, но Путин, который старается достичь такой же заморозки общества, хочет сделать это без кровожадности. Поэтому ему нужны яркие примеры, яркие образцы такой работы. Кирилл Серебренников не был оппозиционером, и считалось, что если ты не ходишь на митинги оппозиции, то тебе бояться нечего. Но Путин показал, что бояться должны все, а это принцип опричнины. Был дан сигнал — талант и известность вас не уберегут, даже если вы лояльны власти, поэтому бояться должны все!

По этой причине многие люди искусства сейчас «закрываются». И такая тенденция идет не только в области искусства — Улюкаев, если помните, был министром, преданным министром, поэтому действительно бояться должны все.

— А смысл запугивать людей искусства, если большой роли, при всем к ним уважении, они в нашей стране в последние годы практически не играли?

— Но на фоне того, что уничтожили публичную политику, на фоне того, что уничтожают публичные медиа, художники выступают достаточно громко. Я знаю, что администрация президента на полном серьезе оценивала репутационный ущерб для них от Pussy Riot выше, чем от грузинской войны! Я не могу залезть в голову нашим руководителям, но поэт в России больше, чем поэт. Даже если сейчас признать, что наша художественная среда оказалась конформистской, мы остаемся литературоцентричной страной. Вспомните, люди не ходили на митинги, но перед тем, как Акунин уехал, в Москве в 2012 году прошла «Прогулка с писателями», куда людей пришло гораздо больше, чем сейчас выходит на митинги против пенсионной реформы.

— Какой приговор вероятнее всего будет вынесен Серебренникову?

— Закрытых источников информации у меня нет, но я думаю, что это неважно — они могут дать срок, который Кирилл по факту отсидел, тем более что сейчас есть закон, по которому, если ты сидишь в СИЗО, то день тебе засчитывается за два и Кирилл будет освобожден в зале суда. Мы, конечно, все будем радоваться, но понимаем, что произошло то, что произошло.

«Путин показал, что бояться должны все, а это принцип опричнины. Был дан сигнал — талант и известность вас не уберегут, даже если вы лояльны власти, поэтому бояться должны все!» Фото kremlin.ru

«Интеллигенция и пассионарность — два очень крепко связанных понятия»

— Как, по-вашему, Путин воспринимает людей культуры? Кто они для него? Вот СМИ для него не институт, а инструмент, а люди искусства?

— Для Путина, конечно, выделяются люди культуры, которых он видел в телевизоре, когда он был молодой, и к ним он относится с большим пиететом. Скажем, когда была история с Pussy Riot и многие люди искусства за рубежом поддерживали девочек, Путину была абсолютно безразлична Мадонна, но когда в их поддержку написал письмо Пол Маккартни, он обратил на это внимание. Потому что Пол Маккартни был его кумир, кумир провинциального парня.

А в целом Путин к людям искусства, к интеллигенции относится как Ленин, который их считал «г… ном нации». Понимаете, у нас ведь интеллигенция перемешалась с либералами, либералы перемешались с «пятой колонной», понятие интеллигенции стало замусоренным и даже мы не знаем, кого мы считаем интеллигенцией. И Владимир Сорокин, и Захар Прилепин, который преданно служит власти, — это тоже интеллигенция. Но в целом Владимир Путин считает, что это слуги, просто другой тип слуг — интеллектуальная обслуга. И в этом он не уникален.

— Кого сейчас можно назвать российской интеллигенцией, если говорить терминологически?

— Традиционно интеллигенцией считаются не все интеллектуалы, а те, кто занимает активную позицию — я знаю прекрасных и образованных людей, которые погружены в ту же научную деятельность и никоим образом не проявляют свой политический или социальный темперамент, но я не думаю, что их можно назвать интеллигенцией. Интеллигенция — это те люди умственного труда, которые думают об общем, которые пытаются на что-то повлиять: одни считают, что нужно идти во власть, чтобы ее уговаривать, ибо она сильная, а другие говорят, что надо идти против власти, идти в оппозицию. Третьи, как я, выбирают роль диссидента. То есть, ты ничего не делаешь, чтобы изменить ситуацию, но ты позволяешь себе говорить правду, говорить то, что думаешь, и это является политикой, если власти начинают это запрещать. Ну а если не запрещают, то ты просто говоришь, что думаешь, и это тоже, можно сказать, диссидентство.

— Сейчас интеллигенции мало или она «закрылась», как вы сказали ранее, из-за непростой политической атмосферы?

— Сейчас для таких людей просто депрессивная ситуация. Если вы понимаете, что в стране ничего нельзя изменить, то зачем тогда действовать? Если раньше пропагандисты и даже мои друзья во власти могли говорить: «Сейчас будет хорошо!» или «Уже хорошо», то сейчас этого нельзя сказать, и они говорят: «В России по-другому быть не может — в ней не может быть демократии, не может быть равенства, свободы». И люди в это верят — они говорят, что мол, мы пытались что-то поменять, но не получилось, значит, быть такого не может.

Кроме того, уменьшается пассионарность. В Европе, к примеру, есть страны, которые находятся на подъеме и там увеличивается пассионарность людей, а есть страны с застоем — вроде бы те же люди, тот же язык, как в той же бывшей Югославии, но экономика отсталая. А если есть атмосфера, что ничего нельзя изменить, что нельзя поменять того же Путина, то пассионарность общества резко уменьшается. В то же время интеллигенция и пассионарность — это два очень крепко связанных понятия.

Окончание следует