Павел Шмаков: «Слова Путина о языках были сказаны аккуратно. Но прокуратура пошла в сапогах по цветам»

«Отношение к образованию стало совсем иным»

— Павел Анатольевич, вы — внук заслуженного учителя РСФСР Марии Петровны Минеевой и сын педагога. Учитель тогда — как ваша бабушка, учитель вчера — как ваша мама, и учитель сегодня — как вы — произошла ли трансформация?

— Моей маме через две недели исполняется 95 лет. Она всю жизнь проработала в одной и той же казанской школе №5 — учителем русского и литературы. Я застал свою бабушку, которая также поведала мне многое о профессии. По ее словам, в те годы в деревне перед учителем шапку ломали. То уважение к учителям, что было раньше, — его уже нет.

С другой стороны — позиция государства. Раньше российское государство всегда ставило учителя на очень высокую ступень: вспомните хотя бы Илью Николаевича Ульянова (государственный деятель, педагог, сторонник всеобщего равного для всех национальностей образования, — прим. ред.).

И если раньше у нас все школы были «равно-неплохие», то сейчас у нас остался десяток или, может быть, два десятка хороших школ. Их нетрудно назвать, их все знают: школа №131, IT-лицей, школа №122, в какой-то мере 39-я и 18-я, мы, лицей им. Лобачевского, еще 7-я и 9-я. Остальные школы откровенно плохие. Там везде блестящие учителя, но школа в целом производит грустное впечатление. Это исходит из отношения государства. А если государство так относится к школе, то так же к ней будут относиться и дети, и родители. Отношение к образованию стало совсем не тем, что было раньше.

— А каким должен быть учитель?

— Учитель должен уметь влюблять и увлекать. Этого не может сделать ни один компьютер. Учитель должен показать, что он любит свой предмет и передать эту любовь, причем не обязательно играя в ладушки. Есть очень разные способы. Могу привести в пример одного из своих самых близких друзей — учителя Наиля Абузаровича Афлетонова, который блестяще знает татарский и спокойно может вести физику на этом языке. В него и в физику в его исполнении влюблены все дети, и дело не в том, что он показывает свои знания. Он показывает свою любовь к предмету.

«Если раньше у нас все школы были «равно-неплохие», то сейчас у нас остался десяток или, может быть, два десятка хороших школ. Их нетрудно назвать, их все знают: школа №131, IT-лицей, школа №122, в какой-то мере 39-я и 18-я, мы, лицей им. Лобачевского, еще 7-я и 9-я. Остальные школы откровенно плохие». Фото kzn.ru

Есть похожий пример — фантастический учитель Юрий Николаевич Королев. На первый взгляд, он очень холодный, сухой и малоэмоциональный человек, но в него тоже влюблены все дети. Они постоянно цитируют его шутки. Есть анекдот про то, как два одаренных ребенка понимают друг друга: один пошутит, другой улыбнется, а остальные 40 человек ничего не поняли. Вот Юрий Николаевич такое не любит. Он умеет сделать так, что его понимают даже те, кто равнодушен к математике. Конечно, некоторые сначала подумают, но потом все равно поймут. <…> Чрезвычайно важно то, как учителя влюбляют в предмет. Главное — показать ребенку, что на этом пути он будет не только деньги зарабатывать, но и будет счастлив.

— Как вы думаете, педагоги из прошлого, как ваша бабушка и мама, смогли бы работать в современной школе?

— Мама бы смогла. Мама работала так, как я сам хотел бы работать. Дети любили все, что с ней связано. По воскресеньям к нам приходили ее ученики с цветами, и она читала им свои стихи. <…>

Я не знаю, как вписалась бы бабушка. Наверняка она была бы на одной из баррикад. Сейчас есть серьезное противостояние — и в Татарстане, и в России в целом — на самые разные темы: либеральное воспитание и образование, предметное воспитание и образование и так далее. Бабушка заняла бы позицию, которую сочла верной, прислушивалась бы к мнению партии, и действовала.

«У нас к учителю отношение, как к обслуживающему персоналу»

— Вы уже упомянули падение престижа профессии учителя. Многочисленные скандалы, связанные с учителями в России, — это тоже один из показателей. Например, фотографии учителей в купальниках, секс-скандалы. Много громких дел, связанных с насилием и оскорблением учеников. Это связано с тем, что профессия находится на передовой, и каждый учитель под пристальным вниманием, или же это говорит об обесценивании профессии? Возможно, в педагогику пришли случайные люди?

— Во-первых, я разделил бы эти вещи. Секс-скандал в школе — это чрезвычайно важная вещь. Прежде всего, секс-скандал в 57-й школе. Это супер-школа, красивейшая, она давала блестящие знания, оттуда вышла масса выдающихся людей. Очень много лет там работал и дружил с директором председатель фонда школы. И этот человек спал со школьницей. Это страшно.

Я хотел бы отделить это от историй с купальниками. Модельное агентство — это нормальное место работы. Оно может кому-то нравиться, а кому-то — нет. Учитель — это человек, который владеет всеми человеческими правами. Нельзя ограничивать его во внеучебное время.

«Зачем нам соревноваться с Америкой или обгонять Иран, Сингапур, Китай? Надо делать наше образование лучше, чем оно было. Есть недочеты — давайте их устранять. Есть прекрасно отработанные методики соревнования с собой. Зачем мы опять будем смотреть на Запад? Откуда в русской женщине Васильевой это поклонение перед Западом?» Фото: минобрнауки.рф

Во всем мире есть значимая вещь: люди не разговаривают о политике, о зарплате, неприлично говорить и о том, что женщина рекламирует белье. Хочешь — смотришь, а не хочешь — не смотришь. Но то, как она ведет себя в школе, — важно. Если бы она вела себя развратно, то это порочило бы профессию учителя. Но цивилизованные занятия — свобода учителей. <…> К сожалению, у нас к учителю отношение, как к обслуживающему персоналу. Школа, как сфера услуг — это страшно (подробнее о превращении российской школы в сферу услуг — в нашем видеоинтервью, — прим. ред.).

— Что, на ваш взгляд, необходимо изменить в подготовке учителей? Когда принимают в правоохранительные органы, люди проходят психологов, специальные тестирования. Сегодня нужен пристальный отбор тех, кто может стать учителем?

— Когда отбирают в какой-нибудь ВГИК, там проходят всяческие творческие конкурсы: тебя будут выслушивать, читать сценарии и так далее. То есть бесталанному человеку режиссером или актером точно не стать. А в профессии учителя этот профотбор почему-то отсутствует, хотя он должен быть. Самый простой способ проверки — в школу должен идти тот, кто умеет вести кружки для детей. Если дети придут к тебе добровольно (кружок — необязательная дисциплина), то тогда мы будем говорить о том, стоит ли брать тебя на работу. Я думаю, это вполне реально внедрить. Это однозначно должно быть в нашей системе. <…>

— Ваша цитата: «Российская школа XXI века бежит вперед — за передовыми школами Европы и США». Мы сейчас говорили по поводу ЕГЭ, по поводу того, что мы платим гигантские деньги людям из Сингапура за обучение, но в целом школа меняется медленно. Что бы вы изменили в первую очередь, оказавшись в кресле профильного министра Васильевой?

— Закрыл бы роно. Однозначно оставил бы министерство и методические службы, а органы надзора за учителем убрал бы. Причем я понимаю, как министра за это будут бить. В Финляндии систему образования трясло 15-20 лет, но теперь она одна из лучших в мире. Во-вторых, я бы увеличил зарплату учителя. Не скажу, что намного. Тут важно показать, что государство поддерживает учителей. <…> В-третьих, я бы обратил внимание на медийность. <…>

— В отличие от вас, министр просвещения Ольга Васильева ставит другие цели на 2019 год. В планах создание системы образования, достойной вхождения в десятку лучших в мире, а также построение системы воспитания, охватывающей поколение от дошкольного возраста. Что по поводу этих целей думаете вы?

— Я поддерживаю двумя руками идею с воспитанием, однако насчет конкуренции я скажу следующее: можно соревноваться с другими на ринге. Твою руку поднимают вверх, ты победил, ты молодец. А можно соревноваться с самим собой. Зачем нам соревноваться с Америкой или обгонять Иран, Сингапур, Китай? Надо делать наше образование лучше, чем оно было. Есть недочеты — давайте их устранять. Есть прекрасно отработанные методики соревнования с собой. Зачем мы опять будем смотреть на Запад? Откуда в русской женщине Васильевой это поклонение перед Западом? <…>

«Вообще, я не люблю частные школы, но не потому что они плохие, а потому что я считаю, что надо давать массу возможностей всем людям. Но люди не такие, какими я хочу их видеть. Есть богатые люди, которые честно заработали деньги, и хотят дать своим детям лучшее образование. Они имеют на это право». Фото prav.tatar.ru

«Отдельные школы для татар или для девочек — мне это не нравится, но...»

— А как вы относитесь к рынку коммерческого образования в России?

— Хорошо отношусь. Только надо понимать, что коммерческое не должно закрыть волонтерское. Есть такой китайский принцип, который мне нравится: «Пусть все цветы цветут». Вообще, я не люблю частные школы, но не потому что они плохие, а потому что я считаю, что надо давать массу возможностей всем людям. Но люди не такие, какими я хочу их видеть. Есть богатые люди, которые честно заработали деньги и хотят дать своим детям лучшее образование. Они имеют на это право. Другое дело, когда платят в конверте, чтобы ребенок попал в престижную бесплатную школу.

— Такая легализованная коррупция…

— Я сейчас скажу одну вещь, после которой в меня, наверное, будут кидать тапки. В Финляндии легализована проституция. При надлежащем медицинском обслуживании и куче справок — пожалуйста. В Голландии легализованы наркотики. Перейдем в Данию — там есть одно место, где люди, бывшие хиппи, живут свободно. Получается такое государство в государстве. Своим местным решением, не по закону, они сами запретили тяжелые наркотики. Вот это — то, к чему ведет свобода. Очень важно то, как мы самоорганизованы.

— То есть в этой ситуации вы согласны, что коммерческие школы должны расти? А сам факт элитных школ и их внутреннее деление на общества — это нормально?

— Я считаю, что это плохо. По-честному, элитных школ мало. Я их не люблю, но они должны быть. Допустим, есть официально (а не денежно) элитная школа, в которую отбирают талантливых людей по гигантскому конкурсу. Я считаю, что это концептуально неправильно, но не преступно. Это разумно для кого-то, но я бы не хотел, чтобы мой ребенок там учился. <…>

Отдельные школы для татар или для девочек — мне это тоже не нравится, но имеет право на существование. Я не согласен с многими «ультра-русскими», которые против всего татарского. Я против и тех «крайних татар», которые считают русских оккупантами, но я за то, чтобы эти люди имели право вежливо высказывать свою точку зрения. <…> И здесь та же ситуация: я против нечестных названий, но я за легализацию того, что если школа хочет быть элитной, то пусть она это честно докажет.

«Я хочу, чтобы дети поняли, что мир не розовый — он разный»

— Мне кажется, что фундамент школы — учителя. Правда это или нет? Или это один из кирпичиков?

— Исторически в нашей школе получилось именно так. Нашу школу создали педагоги, а потом к ним сразу пришли дети. Но мне это кажется неправильным. Учитель не более значим, чем ученик, — они равны в этом смысле. Один передает то, что имеет, а другой так же искренне это воспринимает. Так было в финской школе, когда я там работал. Я ее не идеализирую, но там есть уважение друг к другу. Директор не главный, учителя не менее значимы. Учитель работает с детьми, директор работает с властью и учителями. У них нет иерархии.

«Лет 20 назад я был директором школы, и некоторые ученики того периода сейчас работают у меня учителями. Они меня не боялись, а нынешние побаиваются. Может, это уже возраст…» Фото vk.com

— У вас в школе так?

— У нас — так. Но я — авторитарный директор, и я это знаю. Авторитарный я не потому, что хочу быть таким, а потому что у некоторых людей не хватает инициативы, и потому что, к сожалению, некоторые дети меня боятся (я узнал об этом с ужасом). Лет 20 назад я был директором школы, и некоторые ученики того периода сейчас работают у меня учителями. Они меня не боялись, а нынешние побаиваются. Может, это уже возраст…Поэтому я сам написал пункт, согласно которому директор будет лишен права голоса на Совете. Мне вообще там лучше не быть. Надо, чтобы этот орган был, и тогда моя власть будет ограничена. Это про настоящую демократию. При беспорядке должен быть человек, который возьмет на себя ответственность, и сделает так, чтобы все было хорошо. Но если нет беспорядка, то нужна система сдержек и противовесов. Это очень важно.

— Что изменилось с момента открытия «СОлНЦа»? Что поменялось в ваших взглядах на саму школу и что навсегда останется неизменным?

— Поначалу школе было очень трудно. Ее нужно было защищать — на нее нападало много людей. И сейчас нападают. Тогда было много детей, родителей и учителей. Были разумные дети, которые сами защищали свою школу. Не я шел на митинги, не я выступал с флагом, как было в конце 90-х. А сейчас жить с каждым годом становится все лучше. Постепенно все легализуется. Нам сделали один капремонт, второй капремонт, построили новое здание.

— А кто вас поддерживает?

— Приличные люди — все поддерживают. Я шучу, конечно. Люди, которые понимают, они поддерживают, причем в любых местах. У меня есть знакомые — рабочие, директора, руководители, полицейские, прокуроры… Везде есть люди, которые поддерживают, так же, как и везде есть люди, которые противодействуют. Разумеется, поддерживающих больше среди тех людей, которые любят своих детей. Да вообще, поддерживающих всегда намного больше. Всегда.

Также есть люди, которые не поддерживают нас, потому что это противоречит их взглядам. Это грустно, когда люди свои взгляды ставят выше человеческих ценностей. Это тот самый принцип, когда человеческое важнее национального. То самое — светлое, человеческое, духовное — важнее всего на свете. Вот почему религия — это хорошо. Хотя, там тоже есть свои заморочки. <…> По большому счету, в религии вопрос нравственности стоит на первом месте. С другой стороны, нравственность — это не профессия. В школе я подбираю учителей по двум параметрам: во-первых, он должен быть высоким профессионалом в своем деле, а во-вторых, он должен любить детей (либо он, либо его).

— А что еще изменилось в вашей школе?

— Во-первых, в детях был очень мощный патриотизм, который постепенно угас, поскольку им стало лучше жить. <…> Мы ввели очень странную вещь: притом что в школе нет формы, по четвергам у нас жесткий дресс-код. Дети носят черный низ, белый верх. Не темно-синий, а черный, не кроссовки, а ботинки, не водолазка, а блузка. Если человек нарушает, то мы начинаем выяснять отношения. Дело в том, что я хочу, чтобы дети поняли, что мир не розовый — он разный. <…>

«Поначалу школе было очень трудно. Ее нужно было защищать — на нее нападало много людей. И сейчас нападают. Тогда было много детей, родителей и учителей. Были разумные дети, которые сами защищали свою школу. Не я шел на митинги, не я выступал с флагом, как было в конце 90-х. А сейчас жить с каждым годом становится все лучше». Фото: shkolasolnce.ru

Также я начал понимать, что беспредельная демократия — это вседозволенность. Я стал позволять себе наказывать учителей, которые поступают антипедагогично. Приведу пример из своей жизни: когда я был студентом, я считал, что если я до ночи читаю книгу Эйнштейна, то потом я имею право не идти на первую пару. Это не взаимозаменяемо. Должно быть уважение к обществу.

У нас в школе нет проверки второй обуви, но если я вижу, что человек идет и за ним остаются грязные следы, то я говорю: «Вась, помой, пожалуйста, полы». Это не означает, что он их помоет. После этого я звоню маме, и говорю: «Ваш сын пришел в грязной обуви, будьте добры, помойте пол на первом этаже». Скорее всего, мама не придет, но я гарантирую, что ребенок после этого всегда будет во второй обуви. Мы строим человеческие отношения. Если ты пришел в грязной обуви, и это было замечено, то неси ответственность.

— Помню это страшное: «Мама, тебя вызывают к директору». Сейчас в вашей школе вызывают к директору? И за что можно попасть «на ковер»?

— Такое действительно бывает, но сначала мы ведем дело с ребенком. А попасть можно за что угодно. Родители обязаны участвовать в воспитании ребенка. Не только за плохие поступки, но и за хорошие: например дать грамоту. Просто важно, что сначала я общаюсь с ребенком. <…>

«Ситуация изменилась кардинально — сейчас бьют татар»

— Хотелось бы перейти к теме защиты татарского языка. Вас называют бунтарем. Бесконечное выяснение отношений. Даже на сайте «СОлНЦа» есть раздел хроники суда. Совсем недавно вы готовились к поездке в Москву по этому поводу. Вы в этой ситуации учитель или политик?

— Однозначно учитель. Тубельский (Александр Тубельский, президент «Ассоциации демократических школ», — прим. ред.) однажды сказал такую вещь: «В любом конфликте ребенка и взрослого — вставай на сторону ребенка». А если ребенок неправ? Он — маленький, а я, как сильный, должен быть рядом со слабым.

Когда мне было лет 20, я шел в метро и увидел, как три амбала бьют одного мужика, а огромная толпа людей при этом проходит мимо. Помню, на негнущихся ногах я развернулся и медленно пошел в их сторону. Вдруг смотрю, из толпы начали подтягиваться другие люди — все, им уже не страшно. Понимаете, дело в том, что все проходят мимо. Очень важно то, кто окажется рядом с человеком, которого обижают.

«Сейчас ситуация изменилась кардинально — сейчас бьют татар. Понятно, что российское государство — мощное. Государство, полиция, армия, Путин — все сильное. И бьют Татарстан. Я даже не вхожу в суть вопроса. Тут дело в том, что сильный бьет слабого». Фото Марка Шишкина

Я прекрасно помню 90-е, сокращение часов русского языка и то, как мы с моим другом Александром Салагаевым пытались как-то повлиять на ситуацию. Мы с ним выходили на площадь, случались драки, «Азатлык» — все это было. Сейчас ситуация изменилась кардинально — сейчас бьют татар. Понятно, что российское государство — мощное. Государство, полиция, армия, Путин — все сильное. И бьют Татарстан. Я даже не вхожу в суть вопроса. Тут дело в том, что сильный бьет слабого. <…>

Надо обсуждать, высказывать мнения. Главная суть конфликта — это его справедливость и честность. Слова Путина были сказаны аккуратно, и вот прокуратура идет в сапогах по цветам. Их судить надо. ( подробнее о языковом вопросе и поездке в Москву — в видеоинтервью, — прим. ред.).

— Недавно появился термин «навальнята». Большое количество детей вышло на улицы — это проблема? Если да, то чья, на ваш взгляд?

— Всех. Проблема не в том, что дети выходят на улицы. Дети — маленькие, они могут ошибаться. Когда полицейские грубо обращаются с детьми — их не увольняют. И какое может быть «нападение на полицейского», когда ребенку 13 лет? Руки выкручивают, у девочки юбку срывают — это страшно. У нас много людей, которые не адекватны своим должностям.

Другое дело, что, вне всякого сомнения, дети могут быть неправы. Родители должны быть рядом с ними. Помоги, останови, объясни — ты за него отвечаешь! Родители однозначно неправы в том, что их нет рядом, а не в том, что они как-то не так воспитали своих детей. Вы знаете, Черчиллю приписывают фразу: «Если ты в молодости не революционер, то ты — подлец, а если в старости не консерватор, то ты — дурак». Это правда, это психологическая особенность. У детей болит душа из-за любой несправедливости, а вот помочь им и быть рядом — это обязанность взрослых. <…>

— Учитель должен был быть рядом с детьми? То, что на митинге не было ни одного учителя, — это плохо?

— Конечно. <…> Это однозначно плохо. Это их обязанность, но не та, что записана в КЗОТе. Учителя, родители, правоохранители — тут неправы все.

— А ваши учителя и ученики были на митингах? Вы это потом выясняли?

— Мои вроде бы были на митингах, но они не рассказывают об этом. И никого не ловили. Вообще, мы специально раз в неделю собираем детей и разговариваем с ними обо всем на свете. Конкретно эта тема еще не договорена — мы говорим об этом. <…> Дети растут, совершая ошибки, — это нормально. Не надо за это сажать их в тюрьму или выкручивать им руки. Надо разбираться в ситуации с участием психолога и учителя. Мы это делаем. Мы обязаны это делать.

— Хочется вспомнить фильм «Доживем до понедельника»: герой Тихонова и есть учитель с большой буквы? Кто учитель с большой буквы, на ваш взгляд?

— Все учителя. Даже те, у кого не получается. Если ты пришел в эту профессию и остался в ней… Учитель в этом мире передает свои ценности — это святая профессия. Я бы к любому учителю, как к любому старику, относился с глубоким уважением — смотрел бы снизу вверх.